— Да, вот это и «взорвет тебе мозги», не так ли? Это послано тебе из Ада, вот откуда!

Под аплодисменты и крики он бросил пластинку в огонь. Вслед за ней туда же полетели «Джефферсон Эйрплейн», Поль Ревер и «Рейдерс».

— Разве Бог хочет, чтобы слушали это? — спросил он, окидывая взглядом толпу. — Разве он хочет, чтобы вы отпускали волосы до пят, принимали наркотики и «взрывали себе мозги»? — Он кинул в огонь Сэма Шема и «Фараонов».

В толпе послышался шум, когда Фальконер сломал о колено пластинку «Битлз», засунул обломки в конверт, зажимая пальцами нос, и кинул их в огонь.

— Люди, если кто-нибудь скажет вам, что вы должны носить длинные волосы, пичкать себя ЛСД и трусливо улепетывать от коммуняк, то вы ответьте им: я — большая часть Америки, и я горд… Неожиданно у него пересохло дыхание. Острая, холодная боль пронзила его грудь, и он почувствовал, что вот-вот может отдать концы. Он отодвинул в сторону микрофон, боясь, что тот усилит его стон, а затем опустился на колени склонив голову под крики и аплодисменты зрителей, думающих, что это один из трюков его проповеди. Фальконер крепко зажмурил глаза.

О Боже, подумал он. Не снова…

Пожалуйста…

Убери эту боль.

Он попытался вздохнуть, но остался стоять на коленях и поэтому никто не увидел его посеревшего лица.

— Сожжем их! — услышал он веселый громкий крик.

На его толстое плечо опустилась чья-то рука.

— Папа?

Фальконер взглянул сыну в лицо. Мальчик превратился в красивого молодого человека, стройного, щеголевато выглядевшего в рыжевато-коричневом костюме. У него было вытянутое резко очерченное лицо, обрамленное шапкой курчавых рыжих волос. Его глубоко посаженные глаза цвета электрик светились беспокойством.

— С тобой все в порядке, папа?

— Задохнулся, — ответил Фальконер и попытался подняться на ноги. — Дай мне отдохнуть минуту.

Уэйн взглянул на аудиторию и понял, что люди ждут какого-то продолжения. Он взял микрофон отца.

— Нет, Уэйн, — произнес Фальконер с улыбкой на лице, по которому струился пот. — Со мной все в порядке. Просто задохнулся, и все. Это из-за жары.

— На нас смотрят телевизионные камеры, папа, — ответил Уэйн и выдернул микрофон у отца. Как только Уэйн выпрямился и повернулся к аудитории, его лицо стало волевым, голубые глаза расширились, а великолепные белые зубы обнажились в широкой улыбке, граничащей с гримасой. Его тело напряглось, как будто микрофон ударил его током.

— Благословение Господне сегодня с нами! — прокричал Уэйн. — Оно трепещет в воздухе, заполняет наши сердца и души, оно повергла моего папу на колени, поскольку оно не слабое, не хрупкое, оно не хилое! Если вы хотите слушать сексуальную или наркотическую музыку или читать сексуальные или наркотические книги, то вы будете счастливы в Аду! Господь говорит нам ЧТО?

— СЖЕЧЬ ИХ!

Уэйн балансировал на краю платформы, будто бы сам вот-вот прыгнет в костер.

— Господь говорит нам ЧТО?

— Сжечь их! Сжечь их! Сжечь…

Фальконер понял, что парень завладел аудиторией. Шатаясь, он поднялся на ноги. Боль отпустила, и он понял, что с ним все в порядке. Однако ему захотелось уйти в трейлер и отдохнуть, а затем вернуться и заняться благословением. Он медленно двинулся по платформе к ступеням. Взгляды всех были прикованы к Уэйну. Фальконер на секунду остановился и, обернувшись, посмотрел на сына. Все тело Уэйна, казалось, излучало энергию прекрасной юности и силы. «Сжигание грехов» было идеей Уэйна, уверенного, что местная публика поддержит ее. Идеи и планы словно сыпались из головы юноши полностью сформированными; Уэйн предложил перенести «Крестовый поход» в Луизиану, Миссисипи, Джорджию и Флориду, так, чтобы проводить проповеди круглый год. Было составлено расписание, и последние семь лет «Крестовый поход» расползался вширь, как зуд у ищейки. Теперь Уэйн начал говорить о распространении «Крестового похода» на Техас, где имелось очень много далеко расположенных друг от друга маленьких городков и кроме того, он хотел, чтобы Фальконер купил радиостанцию Файета, которая находилась на грани краха. Уэйн брал уроки пилотажа и уже несколько раз летал на крестовопоходовском «Бичкрафте» по делам на небольшие расстояния.

Юноша вырос сильным и с Богом в сердце, но однако…

Что-то съедало Уэйна днем и ночью. Что-то преследовало его и пыталось взять под контроль. У него бывали приступы плохого настроения и раздражения, и иногда он на полдня запирался в часовне. А недавно Уэйн стал жаловаться на странный повторяющийся кошмар, какую-то чепуху про змею и орла. Фальконер не мог найти ключа ко всему этому. Фальконер устал. Он почувствовал неожиданно сильный приступ ревности и зла на свою старость, слабость и тяжесть на подъем.

Он направился к трейлеру. Доктора говорили, что его сердце сдает. Почему, в который раз он спрашивал себя, он боится попросить Уэйна вылечить его, поставить заплатки, сделать его сильным?

Ответ на этот вопрос был всегда одним и тем же: потому что он слишком боялся того, что излечение Уэйном Тоби было странной — и страшной — случайностью. И если Уэйн постарается излечить его, но ничего не получится, то… Все семь лет в нем звучал голос Крикмор, колдуньи Готорнской долины, старавшейся сказать всем, что он и его сын сродни убийцам. Глубоко внутри его души далеко от света, в темном углу, неизвестном ни Богу, ни Сатане, а только очень испуганному животному, все семь лет дрожал нерв правды: «Что, если? Что… Если?..» Что, если Уэйн уже знал? И знал с того момента, как коснулся ног маленькой девочки, чей мозг запрещал ей хотеть ходить?

Нет, — сказал сам себе Фальконер. — Нет. Через моего сына действует Господь. Он вылечил глупое животное, так? Он вылечил более тысячи людей.

Он потряс головой, желая прервать размышления до того, как они принесут ему боль. Он добрался до сияющего серебряного трейлера, открыл его и вошел внутрь. Висящий на стене плакат «Верь» произвел на него благоприятное воздействие.

6. МАЙСКАЯ НОЧЬ

24

Они ехали молча от самого дома. Джон Крикмор следил за дорогой, вьющейся перед ним в желтом свете фар; он намеренно ехал со скоростью на десять миль меньшей, чем предельно разрешенная.

— Ты уверен, что хочешь так поступить? — наконец спросил он глядя на сына. — Я могу развернуться на следующей проселочной дороге. — Я хочу ехать, — ответил Билли. На нем был одет чистый, но едва — едва ему подходивший темный костюм, накрахмаленная белая рубашка и яркий галстук.

— Тебе выбирать. Я сказал все, что мог.

Джон ехал с застывшим хмурым лицом; он выглядел почти так, как одним утром на прошлой наделе, когда, выйдя на террасу, увидел чучело, повешенное за шею на ветке дуба. Оно было обернуто в использованную туалетную бумагу. С того самого вечера, когда Билли с Лемером Четемом побывал на лесопилке, атмосфера с каждым днем все более и более накалялась; Четем ходил по городу и рассказывал всем, имеющим уши, о том, что случилось на лесопилке. Далее история начала приукрашиваться, сдвигаясь в сторону того, что Билли командовал демонами, кишащими на лесопилке. Джон понимал, что все это глупости, но у него не было возможности объяснить это. Когда он в последний раз приезжал к Куртису Нилу, чтобы поиграть в шашки, то при виде его остальные сначала замерли, а потом стали разговаривать, совершенно не замечая Джона, как будто он был невидимкой. Через десять минут после его прихода они решили, что пора расходиться, однако позднее Джон увидел их всех, сидящих на скамейках перед магазином Ли Сейера, который был вместе с ними, оказываясь центром внимания. Там же сидел, улыбаясь как гиена, Ральф Лейтон.

— Это тебя мама надоумила? — неожиданно спросил Джон.

— Нет, сэр.

— Неужели ты не знаешь, кто там будет, сынок? Почти все из младших и старших классов и изрядное количество их родителей. И все знают! — Он попытался сосредоточить свое внимание на змеящейся перед ним дороге. До файетской средней школы оставалось не более мили. — Ты приглашал кого-нибудь?